Воздух, изрытый воронками детского крика голодного.
Ворон над городом. Что это? Фата-моргана?!
— Ах, как погано, дружок мой ушастый. Погано.
Всё ж догнала меня подлость моя. Загнала меня, подлого.
Выпито много? Согласен. Но не от спиртного
Так мне погано, дружок мой ушастый, внимательный.
Мать бы жила, поняла бы. Но нет уже матери.
Нет никого. Ничего.
Даже слова.
Что меня ждёт? Ну, конечно, — последний экзамен
Что там за окнами — мокрая тьма или свет?
Детские слёзы свои мы вчера друг у друга слизали.
Холодно. Голодно. Ворон над окнами…
Нет?!
Вдалеке от сует,
У лесного пруда,
Жил известный поэт
В незаметных трудах.
У крестьянских криниц
Слышал времени ток
Бывший житель столиц,
Шумных сборищ знаток.
На мембране души
Оживали порой
В колыбельной тиши
Заповедных лесов
Дорогих голосов
Теплота и покой.
— Спи, мой мальчик, усни.
— Жизнь, любимый, для нас.
Бесконечные дни —
Бесконечная казнь.
— Спи, мой мальчик…
— За что?! —
Упадал он на мхи, —
Кто победы зачтёт?
Кто мне вычтет грехи?
Не украл, не убил.
Был любим и любил.
Много пью. Много пил.
Душу кто разорил?
На суку хоть повесь.
Будь ты проклят, Парнас.
— Спи, любимый, я здесь.
— Жизнь, любимый, для нас.
Голоса. Голоса.
А под снегом леса
Затихали вокруг
В чуткой глуби лесной.
Старый пёс, верный друг
Мог бы — благословил
На житейский покой.
Не за вирши любил
Господина.
И всё ж
Тонким нюхом ловил
Несъедобную ложь.
Вдалеке от сует.
У лесного пруда
Жил известный поэт.
Череда его дней
И стихов череда
Издалёка видней.
Всё в них было: напор
И метафор полёт,
Рифм изысканный сор,
Мысли острый топор —
Всё найдёшь в них.
Но вот
Сколь труда не вложи,
Не найдёшь и следа,
Даже тени стыда
Под потоками лжи.
— Ты чуешь меня, дружок?
— Конечно.
— Послушай новый стишок,
Он, кажется, о тебе,
А может быть, о судьбе,
О доле моей пёсьей.
Пёс слушал, прикрыв глаза,
Чтоб стыд из них не ускользал —
Пёсий...
А под птичье крыло
Время тихо текло.
И друзей и врагов
Он немало имел.
Был труслив средь волков.
Был загадочно смел.
На госдаче блудил,
Троеперстьем крестясь.
— Власть таланта, — твердил, —
Это — высшая власть.
Но ЦК и ЛИТО
Он таскал, как пальто,
Не снимая с плеча.
Жизнь была горяча.
— А помнишь, учитель ушастый,
Мы говорили о счастье.
Давно это было. Давно.
Ты спрашивал, я отвечал:
— Когда тебе не всё равно,
Кто ты на белом свете,
И где ты,
И из каких начал.
Давно это было… Давно.
Он, платить не любя,
Получать обожал.
Но транжирил себя,
Тиражируя срам.
И однажды во сне,
В тесном круге бомжей
Он увидел бомжа:
От Версаче костюм,
Из Канады дублон…
— Это я?!
Это сон.
И, утративши ум,
Он вскочил, как пострел.
Улетучился хмель.
С пониманьем смотрел
На него спаниель.
И, увидевши свет
Двух собачьих лучин,
Отправлялся поэт
В трудный поиск причин
Неудачного сна.
Шумных сборищ знаток —
На авось, на глазок
Он не жил никогда.
Начиналась весна
У лесного пруда
Вдалеке от сует,
И её силуэт
Рисовала звезда.
— Что же я наворочал, дружок? И зачем наворочал?
Мой понятливый, умный, ушастенький, подскажи.
Отчего в частоколе собственных строчек
Так воротит с души?
Перепил? Ерунда. Мы с тобой и к такому привычны.
Ты не раз выручал, со стола убирая стакан.
Всё завистники, да?!
Пусть за пазухой носят кирпич свой,
Наплевать!
Только ворон…
И криков воронки…
И стан
Хрупкой девочки.
Как я ломал её, жадный,
Как я клялся «до гроба». Ну, ты понимаешь.
Молчок.
И не пяль на меня свой зрачок шоколадный.
Пьян я. Пьянь.
Но закрой прокурорский зрачок.
Ты ведь знаешь, была она ангела чище.
Наказанье любое принять я готов.
Но… повеситься… так…
Ты ведь помнишь, дружище,
Как я плакал и пил в одиночестве, плакал и пил.
А враги?! Это был каравай для врагов.
И меня затаскали потом: лейтенанты, майоры,
Извели на меня понапрасну немало чернил.
Слава Богу, унёс, это ты присоветовал, скорый
В никуда.
У лесного пруда
Начиналась весна
Бормотанием льда,
Треском хвои в лесах.
В небесах, как блесна,
Волновалась луна.
Больше видишь примет
Вдалеке от сует.
Вот и заячий след —
Нараспашку тулуп.
Ширь доступней и глубь,
И на дальней меже
Ты чуть ближе к душе.
И небесный удел
Открывается вдруг:
Зыбкий след, чистый звук —
Это ангел слетел.
На сквозняки проталин
Вышел в утро поэт.
Радость в глазах и страх:
Авель я, а не Каин, —
Теплилось на губах.
Тихие мы или наглые.
Честные или лживы —
Ко всем прилетают ангелы,
Пока мы живы.
Появится неприуроченно.
Ласковый.
Но несговорчивый.
И анонимный досель.
— В последней своей обители
Просил я и ждал хранителя,
А не сыскаря с досье,
Ловкого гробокопателя.
За это вы все заплатите,
Вы слышите, победители, —
Кричал он небесному своду, —
Хранителя мне, хранителя.
Плевать я хотел на моду
В кругу стихотворных орд.
Я нужен ещё народу,
И мне ещё нужен народ.
Плодитесь, мои завистники,
Не скушаете. Я жив,
Как Анненские трилистники,
Как Блоковские ножи —
«Уж я ножичком полосну, полосну…»
Закровавится свет.
Уже время ко сну.
Неспокоен поэт,
Видя дальнюю цель.
Ангел рядышком тих.
Из угла спаниель
Умно смотрит на них.
А под птичье крыло
Веря тихо текло.
К ветру весеннему месяц
Красный, словно томат.
Покачивался талант,
На ветке голой повесясь,
Нас обращая к итогу:
Богово — Богу.
Заката ржавые спицы
В сенцах управлялись вольно.
Способен только больной
Завидовать самоубивцу.
Небо треснуло сухо,
И спаниель ухо
Чуткое навострил.
— Мука, дружок, мука.
Что ты там говорил
О самоубийце, таланте?
Я выхожу.
Встаньте.
Я выхожу.
Стадионы,
Слышите, я иду.
Вороны и вороны…
Мама, в каком году
Воронки крика по сини,
Детские голоса?
А ты говорила сыну:
Жизнь свою выбери сам.
Чую дыханье зала.
Вот и моя звезда…
Что-то не досказала,
Мама, ты мне тогда.
Ветер так страшно свищет,
Хочет задуть свечу.
Где же мой ангел?
Ищет?!
Как мне погано, дружище,
Я уже — пепелище.
Скоро за все заплачу.
…Он пережил свою собаку
Всего на несколько недель.
Вкопал в зелёный холмик плаху,
Ножом прорезал: СПАНИЕЛЬ,
Через дефис широкий — КОКЕР,
А во второй строке — помельче:
Спасибо за твои уроки.
До встречи.
