Чуть проклюнется ранний свет,
И кошмары прогонит прочь,
За Катулла берётся Фет.
Снилась Лесбия в эту ночь.
Снилась Фету такая любовь,
Что от страха ли, от тоски ль
Остывала еврейская кровь,
Леденел постельный текстиль.
Рядом — дышащая жена.
А в объятьях, Господь, прости:
То ли Лазич — обожжена,
То ли Лесбии стон: отпусти.
Выручает медовый гул —
Шмель, что в первых лучах застрял.
И рассказывает Катулл,
Что
Фет в жизни своей потерял.
И, спасаясь от всех погонь,
Переводит Катулла Фет.
А в глазах догорает огонь,
Как степной ненужный рассвет.
И кошмары прогонит прочь,
За Катулла берётся Фет.
Снилась Лесбия в эту ночь.
Снилась Фету такая любовь,
Что от страха ли, от тоски ль
Остывала еврейская кровь,
Леденел постельный текстиль.
Рядом — дышащая жена.
А в объятьях, Господь, прости:
То ли Лазич — обожжена,
То ли Лесбии стон: отпусти.
Выручает медовый гул —
Шмель, что в первых лучах застрял.
И рассказывает Катулл,
Что
Фет в жизни своей потерял.
И, спасаясь от всех погонь,
Переводит Катулла Фет.
А в глазах догорает огонь,
Как степной ненужный рассвет.
Кстати, что до переводов Катулла, очень хорош Максим Амелин, он что-то такое донельзя родное русскому человеку добавляет в латинские стихи.
ОтветитьУдалитьВот для сравнения:
Фет:
Жить и любить давай, о Лезбия, со мной!
За толки стариков угрюмых мы с тобой
За все их не дадим одной монеты медной.
Пускай восходит день и меркнет тенью бледной:
Для нас, как краткий день зайдёт за небосклон,
Настанет ночь одна и бесконечный сон.
Сто раз целуй меня, и тысячу, и снова
Ещё до тысячи, опять до ста другого,
До новой тысячи, до новых сот опять.
Когда же много их придётся насчитать,
Смешаем счёт тогда, чтоб мы его не знали,
Чтоб злые нам с тобой завидовать не стали,
Узнав, как много раз тебя я целовал.
Шервинский:
Будем, Лесбия, жить, любя друг друга!
Пусть ворчат старики — за весь их ропот
Мы одной не дадим монетки медной!
Пусть заходят и вновь восходят солнца, —
Помни: только лишь день погаснет краткий,
Бесконечную ночь нам спать придётся.
Дай же тысячу сто мне поцелуев,
Снова тысячу дай и снова сотню,
И до тысячи вновь и снова до ста,
А когда мы дойдём до многих тысяч,
Перепутаем счёт, чтоб мы не знали,
Чтобы сглазить не мог нас злой завистник,
Зная, сколько с тобой мы целовались.
Амелин:
Мы живём, моя Лесбия, да любим,
все досужие стариков сварливых
ни во грош не оценивая сплетни!
Солнца гибнуть и вновь рождаться могут, —
нам же, только короткий день погибнет,
ночь — безжизненный сон и беспробудный.
Тыщу дай лобызаний мне и сотню,
следом тыщу других, вторую сотню,
и до тыщи ещё, и после сотню.
А потом все накопленные тыщи
вместе сгрудим, чтоб нам со счёта сбиться
и не сглазить злодею никакому,
зная в точности, сколько лобызаний.